Михаил Задорнов - Как наши люди прикалываются

[Просветительская программа «Статус», сезон 05, эпизод 07 (Status Show, S05E07)]

Максим Курников: Вторник, 21:05 в Москве. И в студии — Максим Курников и Екатерина Шульман. Здравствуйте, Екатерина Михайловна!

Екатерина Шульман: Добрый вечер.

Максим Курников: Я предлагаю сразу перейти к событиям. Тем более, что сейчас произошло событие, которое, можно сказать, родное для Екатерины Михайловны: Государственная дума начала свою работу. А Государственная дума — это то, за чем Екатерина Михайловна следит особенно пристально. Рубрика «Не новости, но события»02:13 Рубрика «Не новости, но события»

Екатерина Шульман: Да, это правда: о первом заседании Государственной думы мы с вами поговорим; о том, каким образом там распределились властные посты, как расселись депутаты и что она обещает нам в своей законотворческой деятельности. Но начать мне бы хотелось с другого события. Продолжение дела Раковой: задержание ректора Шанинки.Как вы помните по нашему принципу, «новости — это то, что привлекает внимание, событие — это то, что имеет последствия». То, о чём мы сейчас должны сказать, будет иметь несомненные последствия.

Это задержание сегодня ректора Шанинки Сергея Эдуардовича Зуева. Я — доцент этого вуза. Расстояние от доцента до ректора достаточно велико, даже в таком относительно камерном учреждении, как Шанинка. Не могу сказать, что я сильно близко знакома с ректором, но несколько раз мы с ним общались, и всегда это было большое интеллектуальное удовольствие. Сергей Эдуардович — интеллигентный человек; человек, живущий интеллектуальной жизнью; он кандидат искусствоведческих наук. Его сфера интересов — это, в основном, городские сообщества, городская среда, её развитие, улучшение; и социальные науки в более широком смысле.

Что касается самого дела, то мне о нём известно довольно мало. Названия тех программ, которые фигурируют в новостях от следствия, мне мало чего говорят, но, как вы понимаете, это продолжение так называемого «дела Раковой». Мне по-прежнему кажется — из того немного, что мне известно, как и всем, кто следит за новостями, — что основной сюжет этого дела — это средства, выделявшиеся на нацпроект «Образование», и то, что происходило в Министерстве просвещения. То есть те люди, которые вместе с Мариной Раковой из «Сбербанка» были сперва задержаны, потом арестованы — это все те люди, которые работали с ней в Министерстве просвещения. Шанинка попала здесь как подрядчик, то есть как та организация, которая получала средства от Министерства просвещения и, как считают эксперты от стороны обвинения, от следствия, как-то эти деньги не так были потрачены, как надо, то есть те работы, которые были выполнены, были выполнены не на должном научном уровне.

Как вы понимаете, обвинения, которые строятся на данных экспертизы — это довольно оценочное суждение. Это обвинение всегда довольно условное: одна экспертиза говорит одно, другая экспертиза говорит другое, и весь вопрос в том, к какой именно экспертизе склонен прислушиваться суд.

То, что мы должны сказать, мы говорили здесь многократно, о ком бы ни шла речь,— о тех людях, которые нам близки и симпатичны или те, кто вовсе нам незнаком и несимпатичен. Я продолжаю считать аномальным и абсурдным заключение под стражу по обвинению, по подозрению в преступлении, не связанным с насилием над личностью. Это дикость и варварство; быть этого не должно; это должно быть просто запрещено законом.

Максим Курников: А почему это будет иметь последствия? И какие?

Екатерина Шульман: Естественный вопрос, который задаётся сегодня: какие последствия это будет иметь для структуры, для организации, которую Сергей Эдуардович возглавляет. Шанинка несколько лет назад лишилась государственной аккредитации, потом эта государственная аккредитация была возвращена. Это очень похоже по сюжету на то, что произошло с Европейским университетом в Петербурге. Так же этот факультет Liberal Arts в Санкт-Петербургском университете, который возглавляет Алексей Кудрин, тоже испытал давление в связи с тем, что одна из их организаций-учредителей была объявлена вообще «нежелательной организацией».

Что будет с Шанинкой — вопрос, который резонно себе задать. Ответить на него не представляется возможным. Если организация лишается не просто аккредитации, а лицензии, то она закрывается — она не может преподавать. Временная утрата аккредитации не особенно повлияла, насколько я знаю, на учебный процесс: я в Шанинке не преподаю, но знаю, что это один из самых востребованных вузов России; там высокие конкурсы; там студенты хотят учиться на её разнообразных программах.

До нынешнего момента пять человек, которых следствие считает фигурантами дела, все были сначала задержаны, потом арестованы. Связано это, видимо, с тем, что главный фигурант — Марина Ракова — пыталась скрыться, хотя сама она утверждаёт, что не пыталась, и что она вернулась и, так сказать, сдалась сама. Тем не менее, остальным это не помогло: они все под арестом, в том числе бывший исполнительный директор Шанинки —молодая женщина, тоже, что называется, ранее не судимая.

Завтра будет суд по избранию меры пресечения. Те аргументы, которые обычно приводятся в судах, они в этом случае все собраны, готовы: это и состояние здоровья, и наличие постоянного жилья, и государственные награды. Вообще, трудно себе представить резоны для заключения под стражу человека, которые не скрывается, который сотрудничал со следствием. Когда он был свидетелем, то общался с ними; теперь он перешёл в статус подозреваемого.

Наши правоохранительные практики последних лет таковы, что этот первоначальный наезд — он часто и исчерпывает всё содержание дела. Опять же, был в РАНХиГС (по-моему, два года назад) похожий случай с Институтом госуправления, в котором тоже задержали и потом арестовали директора этого «вуза внутри вуза» и ещё сотрудников. Насколько я понимаю, он до сих пор находится в СИЗО, несмотря на признание вины и возмещение ущерба, но ни о каком суде и вообще ни о каких других следственных действиях мы не знаем. То есть вот это происходит, а дальше может не происходить довольно долго ничего. Потому что цель следственных действий — есть следственные действия.

Сергей Эдуардович вину не признаёт, что правильно: тот, кто не виноват, вину признавать не должен. Вообще, должна от себя отметить, что люди, скажем так, попроще почему-то полагают, что интеллектуалы, — поскольку они книжки читают и никого своими руками не задушили, — они люди слабые. А на самом деле это не так: интеллектуалы — люди стойкие, хуже их в этом отношении только верующие; и у тех, и других есть невидимые средства поддержки, которые помогают им вести себя так, как они считают правильным.

Ещё один вопрос, которые задаётся: стоит ли сопротивляться давлению, если оно всё равно приводит к такому результату? Ну, вы знаете, ничего рациональнее принципа: «делай, что должен и будь, что будет» никто ещё не придуман. А в нашем случае, понимаете, каждый ещё один год, и даже ещё один семестр, или ещё одна пара, которую ты успеваешь прочитать — это уже довольно большое достижение. Ради этого стоит тянуть время: время — как мы в этом эфире уже говорили — на стороне живых.

Ну а я, пользуясь случаем, выражаю ректору свою поддержку и симпатию. Он, впрочем, в них не сомневается. Не знаю, у кого будет возможность это услышать, неважно: мы не можем заставить никого себя слушать, но никто не может заставить нас говорить то, что мы не считаем правдой.

Максим Курников: Страшные вещи приходится обсуждать, но давайте пойдём дальше.

Екатерина Шульман: Слушайте, мы такие вещи обсуждаем регулярно.

Максим Курников: Как там… «Сначала намечались торжества, потом аресты; потом решили совместить». Вот ровно в то время, когда стало известно об аресте директора Шанинки, собралась Государственная дума на праздничное заседание.

Екатерина Шульман: Это два не связанных между собой совершенно события. Ну, а наша с вами рубрика «Календарь посадок» тоже практически регулярная. Поэтому эти вещи — печальные, но не неожиданные. VIII созыв — первое пленарное заседание: депутатская демография, новые / старые президиум, комитеты и комиссии.Что касается Государственной думы — переходим всё-таки к ней — собралась она на своё первое заседание, которое откладывалось, потому что депутаты не хотели брать мандаты. Такой удивительный созыв, в котором трудно было уговорить избранных людей как-то всё-таки приступить к тем обязанностям, ради которых они избирались.

Тем не менее, все 450 депутатов зарегистрированы. Насколько мне известно — «ставки сделаны, ставок больше нет» — свободных кресел больше нет. Первое заседание — организационное. Задача его — избрать думское руководство и определить думскую структуру на ближайший созыв.

Что у нас с этим случилось? Во-первых, сначала поговорим о составе. Из 450 депутатов Государственной думы 230 являлись депутатами предыдущего созыва. Это значит, что обновление составляет больше половины. Среди этих обновленцев новопришедших есть, правда, люди, которые в позапрошлых созывах были депутатами. Вообще, бывший депутат — самая популярная профессия среди депутатов новых. Тем не менее, в этом новом созыве произошло некоторое обновление депутатского корпуса.

Кого стало меньше, кого больше из социальных групп? Меньше стало представителей бизнеса и меньше стало людей, избравшихся посредством ОНФ (Общероссийский Народный Фронт), помните, была такая структура? Больше стало бывших региональных руководителей, бывших министров — то есть статусность насколько повысилась. Это при том, что ещё многие отказались. Несколько больше стало спортсменов. Не стало больше, насколько я знаю, бывших журналистов. Медиков стало несколько больше, что в ковидный год выборов, наверное, довольно естественно.

По прежнему, депутаты по своему образованию — преимущественно экономисты и юристы. Так же, кстати, популярная категория — люди, которые были депутатами региональных законодательных собраний.

Максим Курников: Как интересно это работает! Медиков становится больше, а финансирование здравоохранения — меньше.

Екатерина Шульман: Когда их станет настолько больше, чтобы они смогли препятствовать принятию бюджета и отдельных его статей, вот тогда, может быть, будет какой-нибудь результат. Медиков действительно становится больше...

Максим Курников: Ну они наверняка будут голосовать за снижение в итоге.

Екатерина Шульман: Посмотрим, за что они будут голосовать. Самое снижение будет в 2023 году. Как мы говорили на прошлой неделе, то, что запланировано на 2022 — это ещё цветочки.

Итак, Дума определилась с руководством. Тут у нас никаких сюрпризов. Спикер остался прежним. И два первых вице-спикера — Мельников, Жуков — тоже остались прежними. Это в некоторой степени уже традиция: у нас все спикеры, все председатели палат, кроме Рыбкина и Нарышкина, сидели по два срока. Селезнёв Геннадий Николаевич, Борис Вячеславович Грызлов, и вот теперь Вячеслав Викторович Володин тоже два срока будет у нас сидеть. Вот такая у нас намечается парламентская традиция.

В связи, видимо, с повысившейся статусностью депутатского корпуса увеличилось количество комитетов. А также в связи с тем, что у нас теперь пять фракций, а не четыре — факт, которому мы не перестаём радоваться, потому что мы любим разнообразие. Кстати говоря, фракция «Новые люди» приобрела двух новых членов (теперь их 15 человек): Олег Леонов («ЛизаАлерт») и Дмитрий Певцов (актёр) вошли в эту фракцию. И два депутата-одномандатника от партий, не прошедших в Думу — от «Родины» и «Гражданской платформы», — вошли в ЛДПР.

Никаких депутатских групп, судя по всему, не предполагается. И депутаты вне фракций тоже в этом созыве не приветствуются. Их было, по-моему, 2 штуки всего в прошлом созыве. В этом, видимо, совсем их не будет. Два самовыдвиженца вошли в «Eдинyю Poccию».

Итак, как эти граждане расселись в Думе? Буквально как они расселись, это вы можете посмотреть на схеме рассадки в зале. Тут мы следуем традиции французского Конвента: слева — «левые», справа — более-менее «правые».

Максим Курников: Болото где?

Екатерина Шульман: Болото всегда посредине. Большинство на передних лавочках. На галерку загнали малые новые фракции. Фракция «Новые люди» где-то там сидит в уголку. Но это всё, как вы понимаете, мелочи. Битва за кабинеты — очень важный думский сюжет — ещё впереди. Этим у нас будет заниматься комиссия по регламенту. Про комиссии тоже поговорим, там есть интересные.

В этом созыве у нас будет исторический максимум количества комитетов. В прошлом созыве комитеты сокращали, говоря о том, что, типа, нечего разводить бюрократию. Их был, наоборот, исторический минимум — 26 штук. В этом созыве их 32 штуки, что больше, чем в любом другом созыве, кроме пятого.

Тридцать два комитета. Каким образом они распределяются? Что может быть для нас интересного? Во-первых, стремление всех уважаемых людей рассадить по каким-то более-менее значимым постам. Кроме того, видно стремление наделать побольше комитетов экономической тематики. Поэтому у нас кроме комитета по бюджету и налогам, вечного основного думского комитета, у нас будут: комитет по финансовому рынку — это тоже традиционно; по экономической политике; по промышленности и торговле; а ещё по защите конкуренции отдельный комитет; а ещё по малому и среднему предпринимательству — тоже комитет.

Максим Курников: Это значит, что будет много законов экономических? Или нет?

Екатерина Шульман: Вообще, комитеты хотят работать, как ни удивительно это покажется нашим слушателям. Они хотят иметь какой-то материал, с которым они будут, собственно говоря, взаимодействовать. И они сами могут вносить законопроекты, обладая правом законодательной инициативы. Может быть и так.

Итак, есть комитет по собственности, земельным и имущественным отношениям, а есть комитет по аграрным вопросам, сам по себе. Есть ещё очень интересный объединённый комитет по экологии — как-то вот по всему сразу такому, экологическому. Это будет достаточно большой, как я понимаю, крупный комитет. Зелёная тематика у нас популярна, поэтому этот комитет по экологии, который считался до этого не очень первостепенным, теперь этот комитет по экологии и природным ресурсам, охране окружающей среды…

Максим Курников: Ну это значит, что там вся энергетика будет, например.

Екатерина Шульман: Да, там будет энергетика зелёная и не зелёная, природные ресурсы и охрана окружающей среды. Это очень здорово.

Максим Курников: Это «Eдинaя Poccия» наверняка.

Екатерина Шульман: Это Дмитрий Кобылкин, бывший министр, тут все серьёзно, всё статусно. Кстати, комитет по строительству и ЖКХ — теперь объединённый комитет по строительству и по ЖКХ и тоже достался «Eдинoй Poccии». (Зачем, между нами говоря, было так страдать ради того, чтобы Галина Хованская избралась в Думу — не очень понятно, потому что комитет этот всё равно «Справедливой России» не достался).

Интересный новый комитет по контролю. Возглавляет его Олег Морозов, ветеран российской политики…

Максим Курников: По контролю чего?

Екатерина Шульман: Вот это интересно. Этим вопросом я тоже задалась: по контролю чего? Раньше это был комитет по регламенту, который был единственный комитет без собственной законотворческой политики, потому что нет никаких таких законопроектов, есть только постановления об изменении регламента. Теперь комиссии есть по регламенту, а комитет по контролю, который, как мне объяснили, будет заниматься контролем за выполнением поручений Государственной думы на правительственном часе и вообще ответом на думские запросы. В общем, будет контролировать, как Думу воспринимают её контрагенты во внешнем мире и насколько они делают то, что обещали.

Максим Курников: То есть это GR Госдумы...

Екатерина Шульман: В некоторой степени, да. Взаимоотношения с другими органами власти — в основном, конечно, с правительством. Кстати, из комитетов ещё отметим комитет по информационной политике, информационным технологиям и связи. Когда-то это тоже были два разных комитета. Возглавляет его Александр Хинштейн («Eдинaя Poccия»).

Максим Курников: Кстати говоря, к Хинштейну теперь надо обращаться по поводу закона об иностранных агентах.

Екатерина Шульман: По поводу закона об иностранных агентах нужно обращаться к нему; к комитету по безопасности, а также в комитет наш — как раз хотела про него сказать — главный наш монструозный комитет, которые не подвергся никакому разделению — по госстроительству и законодательству, комитет Крашенинникова. Мегакоммитет, один из самых вообще загруженных в Государственной думе. Так что если какие-то изменения и светят нам в этом отношении — а напомним, что у нас петиция есть на change.org, которая подбирается к 200 тысячам и должна подобраться к ним, потому что нам с вами нужны аргументы для того, чтобы хотя бы зайти в Думу и начать разговор о том, что «а не поменять ли вам ваше это изумительное законодательство». В этом созыве действительно чуть больше людей, с которыми можно минимально на эту тему беседовать.

Кроме комитетов, в Думе есть комиссии. Есть временная комиссия организационная, счётная комиссия, комиссия по регламенту и комиссия по проверке деклараций... Когда-то была комиссия по проверке деклараций, которую возглавляла Наталья Поклонская. Потом там стали происходить скандалы, потому что она чересчур серьёзно восприняла свою должность. Председатель, не любящий скандалов, решил поступить самым остроумным образом: вместо того, чтобы снимать её с должности и устраивать скандал, он взял да и соединил комиссию по этике и комиссию по декларациям. Ну сейчас уже Наталье Поклонской нашли другое, в буквальном смысле более тёплое — климатически более привлекательное — место. Поэтому можно разделить: это опять две разные комиссии.

Чего мы не нашли в списке комиссий? Мы не нашли комиссию по иностранному вмешательству.

Максим Курников: Ух ты!

Екатерина Шульман: Почему-то её нету. Из этого не следует, что она не возродится на одном из ближайших же пленарных заседаний. Но вот сейчас её нет. Эти комиссии есть, они образованы, проголосованы. А этой комиссии нет. (Может быть, не стоило об этом заявлять в эфире. Стукнут себя по лбу, скажут: «Господи! Как мы потеряли-то её, эту комиссию?»). Её председатель в прошлом созыве депутат Пискарев, как вы понимаете, продолжает быть председателем комитета по безопасности и противодействию коррупции — очень значимого и очень занятого комитета. Ирина Яровая, её бывший председатель, сделала из него такую просто думскую спецслужбу. И этот комитет продолжает оставаться таковым.

Вот так выглядит у нас думский новый состав. Не очень-то он новый, поскольку председатель прежний и конституционное большинство на месте, то ожидать каких-то больших изменений в работе Думы мы не будем. Но мы ожидаем большего разнообразия, большего числа депутатских высказываний, большего стремления к публичности. И, что называется, большего шанса на какую-то площадку для разговора. Но эти шансы не появятся сами по себе: общественная дискуссия сама себя не инициирует. Тут нужно гражданам проявлять инициативу, и мы знаем, как это делается.

Максим Курников: Екатерина Михайловна, а что у нас с наукой? Кому комитет по науке достался, кто его возглавляет? Это ведь тоже тот самый комитет, которому придётся много чего интересного делать.

Екатерина Шульман: Вот 2021 год у нас был объявлен «годом науки». А вот эти годы, которые объявляются какой-то темой, — за этим надо следить, потому что именно для той отрасли, которой год посвящён, он будет трагическим, просто имейте это в виду. Мне вот интересно, 2022 год — год чего? Год Украины в России когда был, обратите внимание...

Итак, что касается комитета по науке. Хорошо, что вы спросили. Он у нас теперь разделён на два. Под лозунгом «Давайте сделаем так, чтобы у нас комитеты соответствовали министерствам и ведомствам», у нас теперь имеется — подобно тому, как есть Минпрос и Миннауки, у нас есть — комитет по науке и высшему образованию, возглавляет его эсер Сергей Кабышев («Справедливая Россия»), и комитет по просвещению, его возглавляет Ольга Казакова («Eдинaя Poccия») — вот два комитета, которые просвещением и наукой у нас будут заниматься.

Есть ещё комитет по молодёжной политике («Eдинaя Poccия»). Есть комитет по развитию гражданского общества, вопросам общественных и религиозных объединений. В общем, всем есть, чём заняться. За гражданское общество отвечает у нас Ольга Тимофеева (тоже, вы удивитесь — «Eдинaя Poccия», ну надо же).

Кстати, ещё одна штука в связи с распределением думских должностей. Напомним, из всей первой пятёрки «Eдинoй Poccии» только один человек решил взять мандат: это Анна Кузнецова, омбудсмен...

Максим Курников: Одна.

Екатерина Шульман: Одна кандидатка решила всё-таки стать депутаткой, и она теперь — один из вице-спикеров от «Eдинoй Poccии», в связи с чем пост представителя по правам ребёнка у нас вакантен. Мы тут тоже ждём всяких назначений. У нас даже есть любимая кандидатура: сразу могу сказать, это Елена Ольшанская (Отказники.ру). Отказники.ру — организация, которая занимается помощью семьям в сложном положении с тем, чтобы предотвратить отказ от детей с тем, чтобы уменьшить количество социальных сирот. Мне кажется, что это была бы очень достойная кандидатура. Более того, чтоб вы не подумали, что я тут рекламирую каких-то оппозиционеров: она была членом Конституционной комиссии, по удивительному стечению обстоятельства там оказавшись. Тем не менее. Кстати, ей мы обязаны изменением первоначальной формулировки в Конституции на чуть менее безумную.

Максим Курников: Приоритет, когда были дети?

Екатерина Шульман: Да. До этого они были что-то типа «государственной собственностью», а потом всё-таки это поменялось на «приоритет государственной политики», слава тебе господи; это тоже не очень понятно, что обозначает, но это хотя бы чуть менее абсурдно, чём то, что было в первоначальной версии.

Итак, не только новая Дума у нас образовалась сегодня. Но у нас в одной из областей (в Ярославской), новый губернатор. Тот, который был там до этого, стал теперь помощником президента.

Максим Курников: Это Ярославская область.

Екатерина Шульман: Да, я даже не назвала область, как будто все только и думают, что случилось в Ярославской области. Да, сегодня сменился губернатор Ярославской области. Губернатор Миронов стал помощником президента. Таким образом, из плеяды губернаторов от ФСО остался только губернатор моей родной Тульской области, Алексей Дюмин, который из всех них считается наиболее пригодным к исполнению должности губернатора.

Новый губернатор — Михаил Евраев, относительно молодой человек 1971 года рождения, из ФАС, много лет проработавший в Федеральной антимонопольной службе, член «Яблока», кстати говоря. Питерский. Каковы ещё признаки кандидата в губернаторы? Бывшей заместитель министра регионального развития.

Ярославская область — очень интересная, как вообще весь русский Север (а это уже почти Север относительно Москвы), она голосует оппозиционно, и вообще позволяет себе вольности с тех пор, как они в 1918 году взбунтовались против советской власти, так у них антисоветский дух, антимосковский, есть. Они недавно, кстати, сопротивлялись — и не один раз, а трижды — привозу к себе московского мусора, и успешно. Это не такая ярко выраженная, видимая история, как с Шиесом, но тем не менее, история вполне успешная.

Ну и на последних выборах они проголосовали сильно против «Eдинoй Poccии», а поскольку считают более-менее как голосуют, то результат там оказался не такой замечательный, как в других российских регионах. Мы далеки от мысли, что…

Максим Курников: Мы просто скажем, что это не в первый раз Ярославль, а начиная с 2011 года всегда…

Екатерина Шульман: Голосует оппозиционно. Поэтому мы не думаем, что тут «наказали губернатора». Не больше его надо наказывать за это, чем, например, башкирского — награждать за то, что там голосуют как в Башкирии. Но тем не менее, вот произошла такая смена. Губернатору там не очень нравилось быть губернатором, поэтому, может быть, оно и к лучшему. Свежие законотворческие идеи ведомств: бессудная блокировка банковских переводов от Росфинмониторинга и повторное лицензирование оружия от Росгвардии.Что мы должны сказать в оставшиеся нам краткие мгновения про ту законотворческую деятельность, которой должна порадовать нас Государственная дума? У нас есть два законопроекта, на которые мы хотим обратить внимание, потому что они находятся в самой начальной стадии своего развития, являясь ещё не законопроектами, но проектами, вывешенными ведомственными инициаторами для общественного обсуждения на одном из наших любимых сайтов regulation.gov.ru. Поскольку сайт [?] тоже очень нежно любим.

Первое, о чём мы хотим сказать, это инициатива Росфинмониторинга о внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации в части противодействия финансированию терроризма и иных противоправных деяний. Проект уже наделал много шума, потому что в нём, действительно, предлагается разрешить руководству ФСБ и МВД во внесудебном порядке блокировать денежные переводы с электронных кошельков, если, по мнению этих замечательных ведомств, эти операции совершаются с целью финансирования экстремизма, терроризма, а также, например, организации массовых беспорядков. Блокировка происходит на 10 дней внесудебная. А дальше уже можно только по решению суда. Это длинный, большой законопроект, в котором много содержится всяких удивительных чудес. Посмотрите его, почитайте, если вы зарегистрированы, продемонстрируйте свою позицию, поставив лайк или дизлайк.

Максим Курников: Просто давайте переведём на русский язык: каждый, кто пошёл на митинг, если власти его посчитали несогласованным, они просто блокируют вам ваши счета на 10 дней. Удобно.

Екатерина Шульман: Удобно, выгодно, надёжно. «Храните деньги в сберегательной кассе». На самом деле нет.

Что привлекло моё внимание, какая техническая деталь, мне кажется, важная? Часть этих изменений вносится в КоАП. Дорогой Росфинмониторинг, по нашему законодательству нельзя вносить правки в кодексы в куче других поправок! Если вы хотите изменить какой-то кодекс, вы должны отдельно их вносить в законопроект. Хотя бы уже на этом основании эту красоту хорошо бы отправить на доработку, скажем нежно.

Максим Курников: Ну, а мы ещё о втором законе скажем...

Екатерина Шульман: Это, ещё раз повторю, не закон, и ещё даже не законопроект. Поэтому мы вам об этом рассказываем: когда это всё уже поползёт в Думе, может быть уже поздно что-то делать, а пока ещё можно. Ссылаюсь на исследование, которое мы приводили в одном из прошлых выпусков: те проекты на regulation.gov.ru, которые получают большое количество дизлайков, с высокой долей вероятности отзываются инициаторами, или просто никуда дальше не идут.

Максим Курников: Дизлайков и комментариев.

Екатерина Шульман: Да, совершенно верно, важный момент: и комментариев. Поэтому регистрируйтесь, ставьте дизлайки или лайки — не знаю, может быть, вам нравится, наоборот, такое дело. Мы тут никого не пытаемся склонить ни к чему, кроме как к выражению своей гражданской позиции.

Ещё один проект, инициированный на этот раз Росгвардией. Это поправки к закону об оружии и некоторые другие законодательные акты РФ. В чём здесь сюжет? У нас периодически, к несчастью, происходят то школьные шутинги, то на дому граждане расстреливают друг друга. Каждый раз после этого обещается ужесточение порядка оборота оружия и выдачи лицензии. Каждый раз этого не происходит.

После того, что произошло (в Керчи был расстрел в колледже, в Казани), после этого много было разговоров об ужесточении и даже, как напомнил мне Максим, под руководством депутата Пискарёва был внесён законопроект, который вроде бы как ужесточает этот оборот. На самом деле — ничего он не ужесточает.

Почему такая проблема? Потому что выдача лицензии на оружие — это занятие Росгвардии, и это один из могучих источников — наряду с ЧОПами — пополнения её доходной части. Это во-первых. Во-вторых, наше коллективное начальство, они у нас с вами большие охотники или многие из них силовики прикидываются таковыми, поэтому для них оружие — важная тема. Поэтому у нас количество, что называется, легальных стволов выше, чём мы предполагаем. И по степени либеральности этого оборота гражданского оружия мы скоро приблизимся к США, которые есть родина шутингов и страна, в которой наиболее часто это происходит.

Итак, Росгвардия перед лицом этих повторяющихся, к несчастью, событий, стоит перед проблемой: как бы так ужесточить, чтобы не ужесточать? Потому что если они ужесточат это дело, то им придётся выдавать меньше лицензий. А как же меньше выдавать лицензий — меньше собирать с граждан денег? Что они придумали: поправки в закон об оружии, которые предполагают аннулирование существующих лицензий и выдачу новых на иных, более строгих оснований.

Максим Курников: Это Илон Маск, мне кажется, позавидовал бы такому способу зарабатывания денег.

Екатерина Шульман: «Вери гуд бизнес», как говорил покойный Борис Абрамович Березовский. По результатам проверки, которая проводится органами ФСБ либо внутренних дел, эти лицензии могут быть возобновлены. Указанная проверка не будет относиться и лицам, которые проходят службу в государственных военизированных организациях, либо имеют воинские звания, либо классные чины юстиции. То есть «нас не коснется», как бы думают разработчики, «а всем остальным мы существующую лицензию отзовем, а за новую ещё денег возьмём по второму разу». Вот такая замечательная идея. Поэтому если вы суровый архангельский охотник или иной обладатель гражданского оружия, не поленитесь, зайдите на сайт regulation.gov.ru. Вам там откроются удивительные сокровища.

Максим Курников: А мы переходим к следующей рубрике. Не зря же у нас голубь нарисован на доске. Рубрика «По понятиям»00:00 Понятие: Нобелевская премия мира, история и содержание.

Екатерина Шульман: У нас действительно нарисован голубь, он замыслен как сизокрылый. Я не знаю, насколько эта цветопередача отражается на ваших, дорогие слушатели, голубых экранах и мониторах. Тем не менее, это голубь, несущий в клювике оливковую ветвь.

Ещё одно событие — вполне имеющее последствие — произошло с тех пор, как мы с вами встречались. Это присуждение Нобелевской премии мира, которую совершенно неожиданно для многих, для всех…

Максим Курников: Даже для самого себя.

Екатерина Шульман: Этого мы не знаем.

Максим Курников: Знаем.

Екатерина Шульман: Знаем, да?

Максим Курников: Знаем. По отзыву самого лауреата.

Екатерина Шульман: Получили два журналиста. Это Мария Ресса из Филиппин и Дмитрий Муратов из Российской Федерации, главный редактор «Новой газеты».

Почему мы считаем, что это будет иметь последствия? Потому что это очень высокий международный статус. Это слава, которая, не побоюсь этого слова, остаётся в веках. Это, как мы рассчитываем, некоторая эгида — в буквальном, первоначальном мифологическом смысле этого термина, — которая теперь будет распростёрта над «Новой газетой» и будет препятствовать тому, чтобы она у нас стала иностранным агентом, нежелательной организацией или ещё чем-то, что случается каждую пятницу в последнее время со СМИ.

Что является предметом нашего рассмотрения именно в этой рубрике? Мы хотим поговорить о Нобелевской премии мира как о политическом явлении, как об идеологеме, не побоюсь этого слова. И о тех, кто её присуждает.

Что такое Нобелевский норвежский комитет? Как он устроен, как происходит номинация? Кто те люди, которые принимают это решение?

Итак, Нобелевская премия мира — одна из базовых, первоначальных Нобелевских премий. Мы знаем, что с ходом истории прибавлялись другие, но эта — именно та, которая упомянута в завещании Альфреда Нобеля. Он, как мы знаем, сделал своё состояние на взрывчатых веществах и производстве оружия…

Максим Курников: Не только. Всё-таки нефть там имела значение.

Екатерина Шульман: А динамит?

Максим Курников: Динамит, конечно, да.

Екатерина Шульман: Может быть из-за этого, а, может быть, в качестве контрреакции, он в своём завещании написал о том, что его состояние будет тратиться, в том числе, и на ежегодное присуждение премии — кому? Давайте посмотрим на эту формулировку. Нобель был вообще мастер туманных и изящных одновременно формулировок. В частности, премия по литературе, как известно, вручается «за следование идеалистическому направлению в литературе», и каждый год люди думают, что бы это могло обозначать.

Итак, кому полагается Нобелевская премия согласно завещанию Нобеля? Тому, кто за прошедший год сделал больше всего — или лучше всего работал — ради братства между народами, ради уничтожения или сокращения действующих армий и ради или с целью продвижения мирных конференций.

То есть у нас есть три цели: братство между народами, сокращение армий и мирные конференции. Это премия мира в буквальном смысле, то есть премия антивоенная. Считается, что эта премия могла родиться из общения Альфреда Нобеля с писательницей, активисткой Бертой фон Зунтер, которая, кстати, тоже стала первой женщиной — уже в начале 1900-х вскоре после образования этой премии, — первой женщиной лауреатом. Ей мы обязаны известной фразой «Прощай, оружие». Это вот её был роман. Она была пацифистка.

В общем, эти премии действительно вручались людям, которые работали на дело мира в буквальном смысле. Об этом полезно помнить, когда люди расстраиваются, что не вручили тому или иному прогрессивному политическому активисту. Вспомните эту формулировку и подумайте: как бы это звучало? То есть те, кто несут, как сказано в одном «экстремистском» тексте, не мир, но меч, они, в общем, не то чтобы подходящие кандидаты. Хотя за долгую историю этой премии — она вручается с 1901 года — её действительно получали многие люди, которые находились в тот момент в заключении или их преследовали. Также довольно часто её получали лидеры государств. Это всегда вызывало бурные дискуссии.

А вообще, эта премия политическая по своей природе и не может быть иной. И война, и противостояние войне, и миротворство, и пацифистская работа — это политическая деятельность. Поэтому естественно, что тут гораздо больше споров и недовольств, чем, например, по поводу того, кому вручить премию по литературе, и тем более, кому получить премию по физике. Тут редко происходят взрывы общественного восторга или общественного возмущения.

Были годы — 19 лет всего за всю историю премии с 1901 года, — когда она не присуждалась. Это происходило во время войн, или когда Нобелевский комитет, о котором скажем, не находил достойной кандидатуры.

Часто она присуждается организациям: 24 организации за всё время её получали, некоторые по несколько раз, как, например, комитет ООН по делам беженцев или «Красный крест». 108 человек всего являются лауреатами этой премии.

Максим Курников: Сколько среди них журналистов?

Екатерина Шульман: Как много среди них журналистов? Давайте сначала скажем, как много среди них представителей России? Это третья Нобелевская премия мира для России. До этого её получали академик Андрей Сахаров и Михаил Сергеевич Горбачев.

Тут прослеживается такая логика. Надо сказать, что два предыдущих раза представителям России давали премию за то, что они передумали взрывать весь мир — как посредством бомбы, так и посредство использования военных ресурсов Советского Союза. Потому что Горбачев, конечно, получил эту премию за мирный уход советских войск из Европы, за непрепятствование объединению Германии, вообще за то, что советский милитаризм сменился более мирной внешней политикой.

Вот эта третья премия, которую получает наша страна, которую мы делим с филиппинской журналисткой, она нам скорее дана как представителям «второго мира», в котором не в порядке со свободой слова. Вот на Филиппинах президент со странностями, обижает прессу. Вот у нас тоже президент со своими особенностями, и с прессой тоже всё не слава богу.

И действительно, отвечая на ваш вопрос, я думаю, что тут есть намёк... не намёк, но отсылка к предыдущему случаю, когда эту премию получал журналист. Это было чрезвычайно давно — в 1935 году. Это был немецкий журналист и пацифист, редактор Карл фон Осецкий, который в момент присуждения премии находился в концлагере. Это было, как вы понимаете, середина 1930-х, гитлеровское правление. Ещё до Мировой войны дело не дошло, но всё к этому катилось. Он был пацифистом. А его, собственно говоря, отправили в концлагерь за то, что он предал гласности информацию о том, что Германия перевооружается, заново нарушая положение Версальского договора. В связи с чем он, естественно, был объявлен национал-предателем. Когда он оказался в концлагере, Лига борьбы за права человека и Пен-клуб собирали подписи в его защиту и собрали 43 тысячи подписей. Тогда не было интернета и петиций, им казалось, что 43 тысячи — это очень много. (Мы столько за неделю собираем; ставьте подписи — это легче, чем тогда).

Что ещё в этой истории отзывается в нашем сердце? Когда ему эту премию присудили, нацисты возмутились, естественно. Все немецкие учёные в том году по указанию Гитлера отказались от премий Нобелевских, которые были им вручены.

Максим Курников: Да что вы?

Екатерина Шульман: Да, такая была коллективная акция. Они получили только в конце войны. Не так уж долго им пришлось ждать по историческому счёту. Германия требовала от Норвегии отменить это решение. Когда они Норвегию оккупировали, они репрессировали всех, кто был к этому решению причастен. Так что дотянулись в 1940 году, опять же ненадолго, но дотянулись. Учредили свои суверенные премии, что «мы свои будем вручать правильные и патриотичные, безо всяких этих иностранных агентов на иностранном финансировании». Прессе было запрещено всё это комментировать. Но что они всё-таки сделали? Они были вынуждены его забрать из концлагеря и перевести в гражданскую больницу, потому что он там заболел туберкулезом. Но из больницы они его не выпустили, пока он в 1938 году от туберкулёза не умер. Так что он эту премию не получил. Вот, собственно говоря, как и в предыдущий раз, Норвежский Нобелевский комитет награждал у нас журналиста. Всё-таки в наше время всё как-то… Хотя черты сходства прыгают в глаза поневоле. Хоть мы не любим исторических параллелей.

Максим Курников: Ни в коем случае.

Екатерина Шульман: Но не можем не отменить, что нравы стали мягче.

Максим Курников: Давайте тогда к «отцам». Кто же эту премию вручает? Рубрика «Отцы: великие теоретики и практики»00:00 Отцы: Норвежский Нобелевский комитет: состав, структура, порядок работы.

Екатерина Шульман: Наш сегодняшний коллективный «отец» — это Норвежский Нобелевский комитет — те, кто присуждают эту премию. Давайте мы расскажем, как это происходит. Потому что, мне кажется, много и возмущений, и восторга часто происходит от непонимания механизма присуждения этой премии.

Максим Курников: Почему норвежский, в конце концов?

Екатерина Шульман: Смотрите, все Нобелевские премии присуждаются Швецией, Шведским Нобелевским комитетом. Премия мира присуждаётся в Норвегии Норвежским Нобелевским комитетом. Так велел Альфред Нобель. В то время, как он писал своё завещания, Швеция и Норвегия были таким союзным государством. То есть представьте себе, что все Нобелевские премии Россия бы присуждала, а Нобелевскую премию мира — Беларусь. Только она была бы при этом парламентской демократией.

Как это происходит в Норвегии? Норвежский Нобелевский комитет состоит из 5 человек, которые назначаются Норвежским парламентом. Это не могут быть действующие депутаты. Это норма менялась, но в последние десятилетия уже не могут. В основном это бывшие норвежские депутаты и общественные деятели. Притом, что они номинированы парламентом, это частная организация, которая занимается распределением средств частного лица, давайте об этом не забывать. Это не имеет отношения ни к какому правительству на белом свете.

Каким образом они присуждают эту премию? В определённый срок, до дедлайна, определённого в каждом году (по-моему, до конца февраля каждого года), можно подавать своих кандидатов.

Кому можно, кто может прислать кандидатуры? Это не голосование на сайте. И не посредством СМС на короткий номер вы можете это сделать. Это могут сделать члены межпарламентского союза. Это уже очень много людей, потому что в межпарламентский союз водят парламенты 143 стран, в том числе Россия. Конгресс США только не входят, а Россия, Китай — все входят. То есть тут много людей.

Члены суда в Гааге, судьи международного арбитражного суда. Члены Женевского международного института прав. Люди, которые занимаются социальными науками, профессора в определённых специальностях, относящихся с закону, теологии или социальным наукам. Ректора университетов.

Максим Курников: А лауреаты?

Екатерина Шульман: Предыдущие лауреаты этого приза. И предыдущие члены Норвежского Нобелевского кабинета. То есть они сами могут номинировать и также они получают заявки от всех этих людей. Этих заявок всегда несколько сотен. До 300 ещё не доходило, но последние годы — больше 250. Но имейте в виду такую вещь. Имена претендентов не раскрываются, пока не пройдёт 50 лет, поэтому все эти гадания…

Максим Курников: Шорт-листы.

Екатерина Шульман: Шорт-листы, все эти списки, которые вы видите, это всего лишь списки букмекеров, ==тех, на которые ставки делаются.== Никакой информации о том, кого на самом деле номинировали, вы иметь не можете. Вот пройдёт 50 лет — тогда прочитаете. Сейчас выложены списки претендентов за 1960-е годы.

Какой из этого можно сделать вывод? Это абсолютно закрытая процедура. Она недемократична в полном смысле этого слова: нет никакой открытой подачи и нет никакого открытого голосования. Все люди, которые принимают решение — норвежцы. Поэтому, кстати, идея о том, что можно купить Нобелевскую премию, совершенно абсурдна. Вы были когда-нибудь в Норвегии? Я была, бог даст, ещё поеду.

Во-первых, это очень богатая страна, ==в-третьих,== это страна протестантской этики. Религиозность там как раз низкая, а этика протестантская. Кроме того, там по скандинавской традиции не принято демонстративное потребление. Поэтому представить себе, что можно дать взятку, подкупить чем-то членов Норвежского Нобелевского комитета — это как дать взятку нефтяному шейху, только он протестант. Поэтому это всё глупости. Но что можно? Можно организовать подачу заявки, это можно: тут очень широкий пул людей, которые имеют на это право. Поэтому вы можете организовать спам-рассылку и завалить этот самый Нобелевский комитет своими заявками. Но повлиять каким-то корыстным образом на его решение, мне кажется абсолютно невероятным.

Максим Курников: Ну, что ж, давайте перейдём к последней нашей рубрике. Рубрика «Вопросы от слушателей»Вопрос № 146:11 Как вы можете прокомментировать запрет на размещение информации, ставящей под сомнение результаты выборов в США и парламентских в Германии со стороны YouTube? Как нам, сторонникам свободы слова, относиться к таким практикам? Что можно ответить людям, которые видят в этом запрете борьбу с инакомыслием на Западе, что делает действия наших властей допустимыми, с точки зрения этой морали?

Екатерина Шульман: Относиться мы можем к этому по-разному: Кому-то нравится это, кому-то не нравится — это вопрос мнения. Мне не нравится, когда запрещают размещать какую-то информацию, но это мне не нравится, а другим людям — нравится. «Кто любит арбуз, а кто свиной хрящик». Помнить надо другое: YouTube — это не чьи не власти, это никакое не правительство, это не Роскомнадзор; это — частная платформа, корпорация. Проблема частных платформ, которые становятся часто становятся богаче и могущественнее государств — большая проблема XXI века. Она началась не в XXI веке, но в нём она проявилась.

Проблема в том, что если это не правительство, не государство и не ведомство, то у них нет никаких законов, публично принимаемых и обсуждаемых, которым они подчиняются. То есть, естественно, они подчиняются законам своей юрисдикции, но что они делают у себя внутри — мы этого не узнаем никогда. У них есть свой внутренний регламент, который они не обязаны никому показывать. Поэтому в нашем случае (и в случае европейских государств) ограничение свободы слова происходит посредством законодательных норм. В США из-за первой поправки эту функцию — функцию цензуры, прямо скажем, — берут на себя корпорации, университеты, медиа, Твиттер, кто угодно. То, что в США такая кровопролитная общественная дискуссия и все так кидаются друг на друга в социальных сетях, — объясняется частью тем, что у них нету своих Управлений «Э», поэтому каждый из них сам себе «эшник», сам в своём гражданском качестве защищает свою свободу слова (или нападает на неё, это как он считает нужным).

Каким образом будет разрешена эта проблема полномочных, мощных, богатых, ресурсных корпораций, которые при этом непрозрачны и не перед кем не отчитываются, кроме как перед финансовыми властями? Мы не знаем.

Есть путь российский, и он же, условно, европейский: давайте законом всё запретим, или запретим всё, что нам кажется нехорошим.

Максим Курников: Или запретим удалять.

Екатерина Шульман: Запретим запрещать. Вот мне нравится этот лозунг. Есть американский путь: рынок всё разрулит. Ну вот так он всё разруливает. Тут многое зависит от личности владельца.

Максим Курников: Но что значит, разруливает? Я не могу пойти в другую булочную, потому что я сам — булочка.

Екатерина Шульман: Вы сами булочка, вы не платите за услугу, вы и есть товар, по популярной фразе. Это правда. Вы не можете пойти на другую платформу, потому что любая платформа — как слон на черепахе — стоит на ещё более крупной платформе, которая тоже вас выгонит к чёртовой матери, если вы не понравитесь их владельцам, в свою очередь.

Ещё раз повторю: проблема тут есть. Спрашивать дорогих слушателей, что вам больше нравится — государственная цензура или цензура корпораций? Ну, это как-то вот опять — история про два стула. Мы — против ложных дилемм, как бы они ни формулировались.

Максим Курников: Или запрет Телеграма в России, как известно.

Екатерина Шульман: Да, это абсолютно оно. Это даже не «хочешь ли ты, девочка, поехать на дачу, или чтобы тебе оторвали голову»? Ты хочешь, чтобы тебе оторвали голову или отпилили — вот такая альтернатива. Нам не нравится ни то, ни другое. Мы очень сильно надеемся, что коллективный разум человечества найдёт тут более адекватное решение, чем, с одной стороны, карающий меч вкладывать в руки правительств и парламентов, а, с другой стороны, частного владельца, который может быть со своими очень большими индивидуальными странностями, и трудно бывает прогнозировать, что он в следующий раз решит запретить.

Максим Курников: Ну, то есть пока нет решения этой задачки.

Екатерина Шульман: Проблема относительно новая. Решения нет. Но опять же, как говорил Карл Маркс, если общество задаётся вопросом, значит, ответ на него уже найден. Он где-то найден, он — как трюфель в земле —скрывается, его надо вынюхать и откопать.

Максим Курников: Надо найти ту свинюшку, которая найдёт. Вопрос № 250:10 Екатерина Михайловна, вы часто приводите в пример Тунис как образец мирного перехода к демократии и 10-летнего островка стабильности в арабском мире. Однако недавние события, а именно — узурпация власти президентом Саидом и приостановка работы парламента — ставят под вопрос образцовость Туниса. На фоне этих событий некоторые граждане начинают сомневаться, что демократию в принципе можно построить в не до конца светской стране.

Максим Курников: Что с Тунисом? И как вообще защитить демократию?

Екатерина Шульман: Давайте сразу опровергнем тезис о стране недостаточно светской. Религиозность снижается во всём мире, в том числе и в арабских странах. И Тунис тут среди арабских стран на первом месте. Это такая страна, по арабским меркам чрезвычайно либеральная. Очень религиозная страна — США, более того, она — страна религиозных фанатиков, построенная религиозные фанатиками. И знаете, как-то ничего с демократией у них: худо-бедно, но последнее время получается.

За Тунисом мы следим. Пресловутый «двойной оборот Хантингтона» у них не случился, но, действительно, по-прежнему они действительно единственная из стран, переживших «арабскую весну», которая извлекла из неё хоть какую-то пользу в виде более-менее устойчивого гражданского мира. Понимаете, в чём дело... Как говорит политолог Владимир Гельман, демократия не гарантирует вам, что вы будет жить хорошо и богато, она предохраняет вас от того, что вы будете страдать от деятельности авторитарного правительства, от которого не сможете избавиться.

Я думаю, многим из наших слушателей становится понятно, что имеется в виду. Правительство, которого вы не заслуживаете, но которое вы никак не можете поменять — вот в чём трагедия и беда авторитаризма. Не будем хоронить пока тунисскую демократию. Это сложно устроенный социум с высокой долей молодёжи, что тоже характерно для арабских стран. Это достаточно развитая экономически страна…

Максим Курников: С сильным культурным влиянием Франции и Италии, в том числе.

Екатерина Шульман: Мы, чай не в Америке, можем позволить себе некоторую неполиткорректность. Бывшие колонии, которые сумели унаследовать культурный и правовой багаж от своих колонизаторов, в общем, развиваются с некоторым преимуществом по сравнению с другими. Поэтому сочувствуем тунисской демократии, болеем за неё. Но самое главное, чему мы сочувствуем больше всего — это гражданский мир. Пока граждане друг друга массово не режут в том или ином порядке — власти ли их репрессируют, они ли друг друга убивают, — вот пока этого не происходит, мы считаем такой социальный порядок приемлемым. Вопрос № 350:35 Медведев написал статью, где говорит об Украине. Относительно недавняя статья Путина — тоже насчёт Украины. Есть ли примеры, когда лидеры западных стран посвящают большие статьи соседним странам? Как вы думаете, для чего это делается? Как реагировать этим соседним странам на подобные статьи: официально или тоже в формате статей?

Екатерина Шульман: Я воображаю, действительно, когда сначала президент, а потом бывший президент США, пишет статьи о Мексике и о Канаде, в которых буквально душераздирающую риторику обращает к этим «братьям»…

Максим Курников: Тогда британцы, наверное, должны писать о США или о Канаде: «Вот когда-то были с нами, а теперь…»?

Екатерина Шульман: Тоже хорошо. Вот, например, премьер-министр Великобритании посвящает такие поэмы в прозе этому самому государству. Ну что... Я профессионально не люблю психологизацию политических процессов. И как читатель я не люблю Достоевского. Тем не менее, я прочитала статью Медведева. Статью Путина я тоже читала. Она всё-таки как-то более взвешено написана. Но то, что написал Дмитрий Анатольевич Медведев…

Максим Курников: Без слов «ублюдочный» и, простите, «дебильный»...

Екатерина Шульман: И без «размазывания мозгов по стенкам». Вот это множественное число показалось мне особенно жутким. Так вот, высказавшись против психологизации — то есть объяснения психологическими мотивами поступков политических акторов — я всё-таки должна сказать, что если вы это прочитаете… как это, «вдумайся в эту басню, читатель,— и тебе сделается не по себе». Статья, действительно, написана убогим, нищим языком, это почти мычание, но в этом мычании есть своя жутковатая выразительность. Тот образ, который создаётся этим текстом — это образ человека, внутренне сломанного из-за того, что он вынужден находиться в среде убийц, которых он боится и ненавидит, но боится — больше. Причём не каким-то метафизическим образом боится, а боится, что они его сначала искалечат, а потом убьют. Поэтому он вынужден имитировать чуждые ему ценности, причём имитировать их с перехлёстом, зная, что ему не верят. А также зная, что ему всё равно не поверят, несмотря на весь этот перехлёст. Он душу свою изувечил своими собственными руками, и всё это как-то напрасно.

Там ещё есть одна дребезжащая нота, особенно жуткая: о том, что мама с папой были порядочные люди и сы́ночку, в общем, не для того выращивали, чем он теперь вынужден заниматься. Какое это всё имеет отношение к пёстрой и разнообразной, действительно, несколько бестолковой украинской политике, — каждый может судить сам.

Ещё раз: я не люблю всё объяснять проекциями, но это, действительно, какие-то «записки подпольного человека».

А что касается, собственно, политического содержания этой статьи, насколько я его могу понять... Тут надо читать последний абзац, как обычно.
Последний абзац — несколько неожиданный, и не то чтобы вытекает из всего предыдущего.

Нарисовав эту жуткую картину внутренней раздробленности, сломленности, слабости, низкой эффективности, корысти украинской власти, автор задаётся вопросом: «А что делать в связи с этим?». «А ничего. Надо ждать, когда там придут к власти более адекватные люди». Логичный вывод. Конечно, надо как-то захватить как-то влияние в этой стране, которой управляют неизвестно какие люди, одновременно и случайные, и некомпетентные. Но вывод делается такой, что делать надо — ничего. «А что будет? Будет — ничего», как у Сорокина в «Дне опричника».

Это очень миролюбивый вывод. В этом смысле мы автора всячески поддерживаем.

Вообще, должна сказать в последние мгновения, залезая в несвойственную мне сферу внешней политики, что за всеми этими разговорами о том, что «у нас везде иноагенты», российско-американские отношения как-то начинают приобретать чуть более рабочий характер, чем раньше. Виктория Нуланд к нам не просто так едет. И разговоры — это одно (как всегда в информационных автократиях), а практики политические — это нечто совсем другое.